— Вот уж нет! Нашла дурака, хочешь, чтоб я жирной приманкой для какой-нибудь стервы, до толстого кошелька охочей, стал?

— Ты мне только что то же самое советовал, а как на себя примерил, так не по нутру стало? — коварно усмехнулась я, ткнув хворостинкой в грудь рыжего.

— Ты другое дело, женщина красивая, магева опять же, значит, всегда распознать сможешь, кто истинно любит, а кто деньгами прельстился, — отводя глаза, пробормотал вор.

— Ох, Лакс, да на фиг мне эти игры в угадайки: любит не любит, к сердцу прижмет, к черту пошлет, — я уже сказала, чего хочу, — отмахнулась я, — и хватит об этом.

— Лады, — покладисто согласился вор, мне даже показалось, с тайным удовлетворением. — Ну раз ты хочешь странствовать, тогда поехали? До ночи успеем еще чуток проехать, чтоб завтра к вечеру в городе быть!

— Твой коварный план разгадан, злодей, — с громким, большей частью нарочитым стоном поднявшись на ноги, провозгласила я, — ты желаешь уморить меня в дороге путем отбития седалища и заграбастать все сокровища себе!

— Конечно, — заухмылялся Лакс.

— Ничего у тебя не выйдет! — шутливо огрызнулась я. — Назло выживу, а если все-таки умру, то стану привидением и буду выть у тебя под окнами всю ночь напролет и распугивать любовниц! Поехали! Фаль, вылезай!

Сильф в очередной раз вынырнул из ларца с колечком на голове, смотревшимся на нем как изящная диадема — витой серебряный обруч с созвездием мелких камушков в центре. Мотылек приосанился, напрашиваясь на комплимент.

— Красавец! — констатировала я. — Так и будешь теперь летать со звездой во лбу, как царь-лебедь?

— А можно? — скроил умильную мордочку Фаль, радостно встрепетнув радужными крылышками.

— Почем я знаю, можно ли тебе носить наголовные обручи или нельзя, может, какой обычай сильфовый запрещает, — отшутилась я походя. — Сам решай, дружок. А если ты нашего разрешения спрашиваешь, так почему бы и нет? Копал вместе со всеми, значит, заработал награду!

Фаль восторженно взвизгнул и перевернулся в воздухе, разбрызгивая ликование. Как мало нужно мотыльку для счастья — новая побрякушка на башке и радости конца края невидно. Я почти позавидовала столь скромным запросам, на секунду задумавшись, а что могло бы привести меня в такой блажной, не рассуждающий чистый восторг. На ум ничего не пришло. Загадочное животное человек: несчастным его сделать легко, а абсолютно счастливым почти невозможно, слишком много думает или не думает вовсе, золотой аристотелевской середины не соблюдает. Впрочем, к состоянию абсолютного счастья я и не стремилась, вполне хватало желания жить интересно, всюду суя любопытный нос. Может, в этом и есть мое странное девичье счастье?

Лакс начал складывать наши вещи, а я отбежала к ручью и ткнула ветку в участок влажной почвы. Выбрасывать свою помощницу просто так мне казалось черной неблагодарностью, а тащить с собой не хотелось, вот и решила: столько магии в хворостинку напихано, что она обязана вырасти в красивое дерево, а не увянуть банальным образом. Неплохой шанс на рост у веточки был: за все время, пока мы таскались по жаре, листья на рогульке даже не начали вянуть.

Вновь забравшись на лошадей, мы тронулись в путь. Лакс вскачь пускаться не пытался, ехал неспешно, щадя мой, скажем расплывчато, организм. Но четыре ноги, вопреки заверениям пройдохи Масленицы из нашего замечательного мультика, все равно быстрее копытами перебирают, чем две. Руины Тени Ручья с почти незаметными следами наших раскопок остались далеко позади, впереди был лишь извилистый сухой как у пролинявшейся змеи хвост дороги и луга с редкими пушистыми островками рощиц. Езда временами казалась похожей на плавание, этакий зеленый океан по обеим сторонам дороги, глаз скользил по волнам трав небрежно, вгоняя тело в расслабленное состояние, чем-то похожее на медитацию.

За следующие часа четыре мы встретили, вернее, проехали мимо пары неказистых повозок с разморенными жарой и клюющими носом возницами и трех всадников, только один из которых ехал быстрее нас. Лакс сказал, гонец, потому и торопится. Остальные передвигались степенно, никто заговаривать с нами не пытался, путники кивали друг другу и двигали дальше.

Кстати, насчет четырех часов это я на вскидку сказала, потому как ни наручных, ни карманных у меня с собой не было, но время я всегда определяла неплохо. Человек — тварь талантливая, а нужда всему учит. Все дело в тренировке. Когда в электронных часах без конца, не успеешь купить, садится батарейка, а кварцевые или механические отказываются служить просто так и после ремонта тут же ломаются снова, очень быстро смиряешься и привыкаешь к тому, что ты сам себе часы. Ели не хочешь всюду опаздывать и как попка долдонить "который час?", домогаясь всех встречных поперечных, учишься определять время на глазок. Мы даже с друзьями спорили на чипсы или бутылку газировки, так я всегда угадывала ровненько, плюс-минус три минуты.

Если в этом мире сутки тоже из двадцати четырех часов состоят, то сейчас должно быть около восьми вечера. Солнце еще высоко, но летом, когда заря с зарей встречается, и в десять еще светло. Однако, вижу, Лакс уже начал периодически оглядываться по сторонам, присматривать место для ночлега. Это хорошо, потому как последний час мое седалище уже мало что чувствовало, я не жаловалась, но с опаской думала о дне завтрашнем, когда с утра пораньше мышцы выскажут хозяйке все, то думают по поводу издевательств, коим их подвергли вчера. А я еще даже не проверяла, сумею ли вылечить сама себя, или мое могущество только на других распространяется.

За личными переживаниями я как-то упустила из виду поселившееся на периферии сознания ощущение дежавю. Знакомый крутой изгиб дороги, рощица, подступающая к самому краю, куполом склоняющиеся ветви деревьев, словно в тоннель въехали. Где-то я это видела и совсем недавно…

— Стойте, путники, назовите себя! — прозвучало неожиданно не только для меня, вздрогнул даже Лакс, натянув поводья, а рука невольно скользнула к поясному ножу.

На дороге стояло четверо — трое светловолосых мужчин и одна женщина. Четверо, но не людей. Одетые в легкие и очень красивые переливающиеся искрами одинаковые густо-зеленые рубашки, серые брюки, сапожки, скроенные по той же мерке, что подаренные Лаксом, создания были эльфами. Длинные уши с заостренными кончиками, большие миндалевидные глаза и луки с наложенными на тетиву стрелами были направлены в нашу сторону. Стрелы… время словно замедлило свой бег. Каждая секунда растянулась в бесконечность. Стрелы в колчане и на тетиве среднего мужчины или юноши, разве по таким лицам определить возраст навскидку, имели сизо-зеленое оперение. О боги, демоны, Силы, Творец или кто тут главный в общем котле Мироздания! Еще несколько мгновений, и мое видение станет явью: мертвый Лакс, невидящий глаз, уставившийся в небо. Но почему? За что?

Мозг заработал с лихорадочной скоростью: Эльфы не выглядят угрожающе, они спокойны, обычный патруль или стража, никакие на разбойники. Форменная одежда, такие типы походя преступлений не совершают, а с людьми княжество замирилось еще пятьсот лет назад и о новой войне даже слухов не ходит, иначе Фаль бы непременно проболтался. Значит, перестрелять нас как сусликов с бухты-барахты никто не намерен. Неужели трагическая случайность? А если случайность, то ее можно подправить, заменить на другую, более счастливую. Надо действовать, я должна верить, что смогу! Не зря же мне всякие ужасы вчера казали! Итак, надо действовать, Ксюха! Время, дав мне шанс на раздумье, вернулось к прежнему течению, я широко улыбнулась патрулю и заговорила, чуть тронув Белку ногами, как это делал со своим конем Лакс, чтобы тот сделал шаг-другой: